Николай лесков - несмертельный голован. Николай лесковнесмертельный голован Профессия и окружение Голована

Работал над ним писатель основательно. Об этом свидетельствует его замечание в письме 16 октября 1880 года редактору журнала «Исторический вестник» С. Н. Шубинскому: «"Голован" весь написан вдоль, но теперь надо его пройти впоперек».

Как видно из заголовка, рассказ относится к циклу произведений о «праведниках». Его связывают с другими произведениями этого цикла и некоторые внешние детали. Так, Ивана Флягина, героя повести «Очарованный странник», тоже называли Голованом.

В отличие от Флягина у Голована нет собственных имени и фамилии. Это, по словам писателя, «почти миф, а история его - легенда». И в то же время прообраз Голована - вполне реальная личность: орловский крестьянин, откупившийся на волю.

298. ...«часть его большая, от тлена убежав, продолжала жить в благодарной памяти»...- не совсем точная цитата из стихотворения Г. Р. Державина «Памятник». У Державина: «...часть меня большая, от тлена убежав, по смерти станет жить...»

С. 302. «Шпанский» - испанский.

С. 303. Зелейник - лекарь, лечащий травами.

С. 305. Молокане - религиозная секта в России, придерживав шаяся аскетических правил жизни и не признававшая обрядов официальной церкви.

С. 306. Бердо - гребень в ткацком ручном станке. С. 308. «Прохладный вертоград» - рукописный лечебник, относящийся к XVI-XVII векам. Переведен с польского языка в конце XVII века Симеоном Полоцким для царевны Софьи. Популярен был в народе до начала XIX" века. Здесь и дальше Лесков цитирует рекомендации лечебника по изданию: Флоринский В. М. Русские простонародные травники и лечебники: Собрание медицинских рукописей XVI и XVII столетий. Казань, 1879. В лечебнике органы человека обозначены в самом общем виде, приблизительно. Например, сафенова жила находится «промеж большого перста и другого», жила спа-тика - на правой стороне тела, а жила базика - на левой. Рекомендуемые медикаменты по преимуществу с использованием трав: ан-тельпроскурняк, сворбориновый (или своробориновый) уксус - настоянный на шиповнике и т. д. Митридат - сложное лекарственное средство, составлявшееся из пятидесяти четырех элементов; рекомендовалось в качестве универсального врачебного средства. Сахар мо-нюскристи - сорт сахара.

С. 308. Пелынею - полынью.

С. 309. «Веред» - чирей, нарыв.

Червена - красная.

Во удесех - в членах.

С. 310. Дондеже - пока.

Дягилева корьние - лекарственное растение. Жохатъ - здесь: зажимать.

С. 311. Оленьи слезы или безоар-каменъ - камень из желудка козы, ламы, употреблявшийся как народное лекарство.

Комолая - безрогая.

С. 314. Подполица - подполье.

Никодим - орловский епископ в 1828-1839 годах.

Иметь еще одну кавалерию...- стать кавалером ордена еще раз.

Аполлос - орловский епископ с 1788 по 1798 год (гражданская фамилия Байбаков).

С. 319. Староверы - приверженцы старых церковных обрядов, существовавших до раскола, то есть до реформы патриарха Никона 1660 года.

Федосеевцы - старообрядческая секта, выделившаяся из беспоповцев в начале XVIII века; федосеевцы проповедовали безбрачие не признавали молитв за царя.

«Пилипоны» (филипповцы) - старообрядческая секта, распространявшая культ самосожжения; отделилась от беспоповцев в 30-х годах XVIII века.

Перекрещиванцы (анабаптисты) - религиозная секта, в которой обряд крещения производился над взрослыми людьми с целью «сознательного» приобщения их к вере.

Хлысты - религиозная секта, возникшая в России в XVII веке. Обряд моления сопровождался ударами хлыстом, исступленными песнопениями и прыжками.

«Зодия» - одна из двенадцати частей зодиака (греч.) - солнечного пояса, древнего астрономического указателя. Каждая из двенадцати частей круга (равна одному месяцу) носила имя того созвездия, в котором пребывало Солнце при своем годичном движении (например, март назывался и обозначался знаком Овна и т. д.). Плезирная трубка - здесь: подзорная труба.

С. 320. ...не признавал седъмин Даниила прореченными на русское царство...- то есть не распространял на Россию библейское пророчество Даниила о пришествии мессии через 70X7 лет («седьмины»).

С. 321. Поппе (Поп А.) (1688-1744) - английский поэт, автор поэмы «Опыт о человеке».

Алексей Петрович Ермолов (1772-1861) - русский генерал, соратник Суворова и Кутузова. Командовал кавказскими экспедиционными войсками. Сочувственно относился к декабристам.

С. 322. Стогны - площади (древнеславянск.).

При открытии мощей нового угодника...- Предположительно речь идет о мощах воронежского епископа Тихона Задонского, «открытых» в августе 1861 года.

С. 324. ...нахождение стени (древнеславянск.) - приступ боли

(стенаний).

С. 325. Пах - резкий запах.

С. 326. Корчемство - торговля спиртными напитками (корчма - кабак), независимая от государственной.

С. 328. Лубковый окат - здесь: крыша над телегой, сделанная (окатанная) из лубка (древесной коры).

Иподиакон - помощник дьякона.

С. 329. «Болячки афедроновы» - геморрой.

С. 330. Одрец - носилки.

Покровец - плат, покрывало.

С. 331. Пупавки - ромашки.

С. 332. «Жертовки» - пожертвования.

С. 333. Архитриклин (греч.) - старейшина, хозяин,

С. 335. Непримиримых.. нетерпеливцы и выжидатели.- Имеются в виду политические группировки революционных демократов, радикалов и либералов.

Служил совестным судъею.- Совестный суд - учреждение в старой России, где спорные дела решались не по закону, а по совести судей.

С. 336. Эмансипации хотел... такой, как в Остзейском крае - то есть освобождения крестьян без земли (оно было осуществлено в Прибалтике в 1817-1819 годах).

Главным героем рассказа Н. Лескова «Несмертельный Голован» является обычный человек, но с необычным прозвищем.

Происхождение этого прозвища объясняется довольно просто. Во время мора сибирской язвы, охватившего Орловскую губернию, только Голован бесстрашно заходил в избы к зараженным, давал напиться и своим присутствием скрашивал их последние минуты. На домах умерших он чертил белые кресты.

Люди прониклись глубоким уважением к Головану и назвали «несмертельным». Но избежать заражения Головану не удалось, на левой ноге возникла язва. Тогда он предпринял радикальные действия: попросил у молодого косаря косу и отсек от ноги поражённый участок.

Такая сила духа была присуща бывшему крепостному, которому удалось выкупиться из неволи и завести своё хозяйство. Голован отличался могучим телосложением, двухметровым ростом, огромной головой, его лицо всегда озаряла улыбка.

У Голована была униформа, которую он носил и в трескучие морозы, и под палящими лучами солнца: длинный тулуп из овчины, который весь промаслился и почернел от бессменной носки. В то же время холщовая рубашка под ним была всегда чиста, как кипень.

Он был фантастически трудолюбив: начав от одной коровы с теленком, он довел своё великолепное стадо до 8 голов, включая красного тирольского быка «Ваську».

Продукция, которой он торговал, была очень высокого качества: густые сливки, свежайшее и ароматное масло, особо крупные яйца от голландских кур. Помощь в хозяйстве оказывали три сестры и мать Голована, которых он поочередно выкупил из крепостного рабства и поселил в своем доме.

В одной половине жилища проживали женщины, к которым позднее примкнула молодая девушка Павла, а в другой находился скот. Там же было спальное место и самого Голована.

Павла была бывшей любовью Голована, но барин выдал её замуж за наездника Ферапонта, который совершил ряд правонарушений и пустился в бега. Покинутая Павла нашла приют у Голована, но отношения между ними были платонические, так как эти высоконравственные люди не могли переступить через замужнее положение Павлы. Люди же полагали, что она является сожительницей Голована и называли её «Голованов грех».

Вскоре один Орловский купец повез свою семью на приложение к святым мощам в другой город. Но там оказалось такое скопление народа, что пробиться к мощам в первых рядах, как они того хотели, не представлялось возможным. Беспрепятственно пропускали в храм только больных на носилках. В огромной людской толпе орудовало много воров и разного рода мошенников. Один из таких ушлых людей и предложил купцу беспроигрышный вариант проникновения в храм.

Из какого-то обоза был извлечен лежачий немой мужчина совершенно желтого цвета по имени Фотей, и шесть человек, включая купца, на носилках понесли его в храм.

Там больной неожиданно исцелился и вышел из храма уже на своих ногах. Правда, при этом из бархатного покрывала у гроба угодника исчез один из золотых шнуров.

Этот лжебольной Фотей так потом и не отстал от доверчивого купца до самого Орла. К тому же он оказался беглым мужем Павлы. Голован и Павла узнали его, но не выдали. Он, весь грязный и в лохмотьях, все время требовал у Голована деньги, а вместо благодарности плевался, дрался и швырялся всем, что попадалось под руку.

Соседи терялись в догадках, почему Голован терпит такие издевательства от какого-то проходимца.

Павла долго не прожила, умерла от чахотки. Голован погиб во время страшного пожара, охватившего г. Орел. Помогая людям во время страшного бедствия, он под слоем пепла не заметил горящую яму и провалился в нее.

Люди ещё долго хранили память об этом великодушном и праведном человеке, старавшемся принести как можно больше пользы своим ближним. Священнослужитель Петр говорил, что совесть у него была белее снега.

Николай Семёнович Лесков

НЕСМЕРТЕЛЬНЫЙ ГОЛОВАН

Из рассказов о трех праведниках

Совершенная любовь изгоняет страх.

Он сам почти миф, а история его – легенда. Чтобы повествовать о нем – надо быть французом, потому что одним людям этой нации удается объяснить другим то, чего они сами не понимают. Я говорю все это с тою целию, чтобы вперед испросить себе у моего читателя снисхождения ко всестороннему несовершенству моего рассказа о лице, воспроизведение которого стоило бы трудов гораздо лучшего мастера, чем я. Но Голован может быть скоро совсем позабыт, а это была бы утрата. Голован стоит внимания, и хотя я его знаю не настолько, чтобы мог начертать полное его изображение, однако я подберу и представлю некоторые черты этого не высокого ранга смертного человека, который сумел прослыть «несмертельным».

Прозвище «несмертельного», данное Головану, не выражало собою насмешки и отнюдь не было пустым, бессмысленным звуком – его прозвали несмертельным вследствие сильного убеждения, что Голован – человек особенный; человек, который не боится смерти. Как могло сложиться о нем такое мнение среди людей, ходящих под богом и всегда помнящих о своей смертности? Была ли на это достаточная причина, развившаяся в последовательной условности, или же такую кличку ему дала простота, которая сродни глупости?

Мне казалось, что последнее было вероятнее, но как судили о том другие – этого я не знаю, потому что в детстве моем об этом не думал, а когда я подрос и мог понимать вещи – «несмертельного» Голована уже не было на свете. Он умер, и притом не самым опрятным образом: он погиб во время так называемого в г.Орле «большого пожара», утонув в кипящей ямине, куда упал, спасая чью-то жизнь или чье-то добро. Однако «часть его большая, от тлена убежав, продолжала жить в благодарной памяти», и я хочу попробовать занести на бумагу то, что я о нем знал и слышал, дабы таким образом еще продлилась на свете его достойная внимания память.

Несмертельный Голован был простой человек. Лицо его, с чрезвычайно крупными чертами, врезалось в моей памяти с ранних дней и осталось в ней навсегда. Я его встретил в таком возрасте, когда, говорят, будто бы дети еще не могут получать прочных впечатлений и износить из них воспоминаний на всю жизнь, но, однако, со мною случилось иначе. Случай этот отмечен моею бабушкою следующим образом:

«Вчера (26 мая 1835 г.) приехала из Горохова к Машеньке (моей матери), Семена Дмитрича (отца моего) не застала дома, по командировке его в Елец на следствие о страшном убийстве. Во всем доме были одни мы, женщины и девичья прислуга. Кучер уехал с ним (отцом моим), только дворник Кондрат оставался, а на ночь сторож в переднюю ночевать приходил из правления (губернское правление, где отец был советником). Сегодняшнего же числа Машенька в двенадцатом часу пошла в сад посмотреть цветы и кануфер полить, и взяла с собой Николушку (меня) на руках у Анны (поныне живой старушки). А когда они шли назад к завтраку, то едва Анна начала отпирать калитку, как на них сорвалась цепная Рябка, прямо с цепью, и прямо кинулась на грудцы Анне, но в ту самую минуту, как Рябка, опершись лапами, бросился на грудь Анне, Голован схватил его за шиворот, стиснул и бросил в погребное творило. Там его и пристрелили из ружья, а дитя спаслось».

Дитя это был я, и как бы точны ни были доказательства, что полуторагодовой ребенок не может помнить, что с ним происходило, я, однако, помню это происшествие.

Я, конечно, не помню, откуда взялась взбешенная Рябка и куда ее дел Голован, после того как она захрипела, барахтаясь лапами и извиваясь всем телом в его высоко поднятой железной руке; но я помню момент… только момент . Это было как при блеске молоньи среди темной ночи, когда почему-то вдруг видишь чрезвычайное множество предметов зараз: занавес кровати, ширму, окно, вздрогнувшую на жердочке канарейку и стакан с серебряной ложечкой, на ручке которой пятнышками осела магнезия. Таково, вероятно, свойство страха, имеющего большие очи. В одном таком моменте я как сейчас вижу перед собою огромную собачью морду в мелких пестринах – сухая шерсть, совершенно красные глаза и разинутая пасть, полная мутной пены в синеватом, точно напомаженном зеве… оскал, который хотел уже защелкнуться, но вдруг верхняя губа над ним вывернулась, разрез потянулся к ушам, а снизу судорожно задвигалась, как голый человеческий локоть, выпятившаяся горловина. Надо всем этим стояла огромная человеческая фигура с огромною головою, и она взяла и понесла бешеного пса. Во все это время лицо человека улыбалось .

Описанная фигура был Голован. Я боюсь, что совсем не сумею нарисовать его портрета именно потому, что очень хорошо и ясно его вижу.

В нем было, как в Петре Великом, пятнадцать вершков; сложение имел широкое, сухое и мускулистое; он был смугл, круглолиц, с голубыми глазами, очень крупным носом и толстыми губами. Волосы на голове и подстриженной бороде Голована были очень густые, цвета соли с перцем. Голова была всегда коротко острижена, борода и усы тоже стриженые. Спокойная и счастливая улыбка не оставляла лица Голована ни на минуту: она светилась в каждой черте, но преимущественно играла на устах и в глазах, умных и добрых, но как будто немножко насмешливых. Другого выражения у Голована как будто не было, по крайней мере, я иного не помню. К дополнению этого неискусного портрета Голована надо упомянуть об одной странности иди особенности, которая заключалась в его походке. Голован ходил очень скоро, всегда как будто куда-то поспешая, но не ровно, а с подскоком. Он не хромал, а, по местному выражению, «шкандыбал», то есть на одну, на правую, ногу наступал твердою поступью, а с левой подпрыгивал. Казалось, что эта нога у него не гнулась, а пружинила где-то в мускуле или в суставе. Так ходят люди на искусственной ноге, но у Голована она была не искусственная; хотя, впрочем, эта особенность тоже и не зависела от природы, а ее устроил себе он сам, и в этом была тайна, которую нельзя объяснить сразу.

Одевался Голован мужиком – всегда, летом и зимою, в пеклые жары и в сорокаградусные морозы, он носил длинный, нагольный овчинный тулуп, весь промасленный и почерневший. Я никогда не видал его в другой одежде, и отец мой, помню, частенько шутил над этим тулупом, называя его «вековечным».

По тулупу Голован подпоясывался «чекменным» ремешком с белым сбруйным набором, который во многих местах пожелтел, а в других – совсем осыпался и оставил наружу дратву да дырки. Но тулуп содержался в опрятности от всяких мелких жильцов – это я знал лучше других, потому что я часто сиживал у Голована за пазухой, слушая его речи, и всегда чувствовал себя здесь очень покойно.

Николай Лесков

Несмертельный Голован

(Из рассказов о трех праведниках)

Совершенная любовь изгоняет страх.

Глава первая

Он сам почти миф, а история его – легенда. Чтобы повествовать о нем – надо быть французом, потому что одним людям этой нации удается объяснять другим то, чего они сами не понимают. Я говорю все это с тою целию, чтобы вперед испросить себе у моего читателя снисхождения ко всестороннему несовершенству моего рассказа о лице, воспроизведение которого стоило бы трудов гораздо лучшего мастера, чем я. Но Голован может быть скоро совсем позабыт, а это была бы утрата. Голован стоит внимания, и хотя я его знаю не настолько, чтобы мог начертать полное его изображение, однако я подберу и представлю некоторые черты этого не высокого ранга смертного человека, который сумел прослыть «несмертельным» .

Прозвище «несмертельного», данное Головану, не выражало собою насмешки и отнюдь не было пустым, бессмысленным звуком – его прозвали несмертельным вследствие сильного убеждения, что Голован – человек особенный; человек, который не боится смерти. Как могло сложиться о нем такое мнение среди людей, ходящих под богом и всегда помнящих о своей смертности? Была ли на это достаточная причина, развившаяся в последовательной условности, или же такую кличку ему дала простота, которая сродни глупости?

Мне казалось, что последнее было вероятнее, но как судили о том другие – этого я не знаю, потому что в детстве моем об этом не думал, а когда я подрос и мог понимать вещи – «несмертельного» Голована уже не было на свете. Он умер, и притом не самым опрятным образом: он погиб во время так называемого в г. Орле «большого пожара», утонув в кипящей ямине, куда упал, спасая чью-то жизнь или чье-то добро. Однако «часть его большая, от тлена убежав, продолжала жить в благодарной памяти», и я хочу попробовать занести на бумагу то, что я о нем знал и слышал, дабы таким образом еще продлилась на свете его достойная внимания память.

Глава вторая

Несмертельный Голован был простой человек. Лицо его, с чрезвычайно крупными чертами, врезалось в моей памяти с ранних дней и осталось в ней навсегда. Я его встретил в таком возрасте, когда, говорят, будто бы дети еще не могут получать прочных впечатлений и износить из них воспоминаний на всю жизнь, но, однако, со мною случилось иначе. Случай этот отмечен моею бабушкою следующим образом:

«Вчера (26 мая 1835 г.) приехала из Горохова к Машеньке (моей матери), Семена Дмитрича (отца моего) не застала дома, по командировке его в Елец на следствие о страшном убийстве. Во всем доме были одни мы, женщины и девичья прислуга. Кучер уехал с ним (отцом моим), только дворник Кондрат оставался, а на ночь сторож в переднюю ночевать приходил из правления (губернское правление, где отец был советником). Сегодняшнего же числа Машенька в двенадцатом часу пошла в сад посмотреть цветы и кануфер полить и взяла с собой Николушку (меня) на руках у Анны (поныне живой старушки). А когда они шли назад к завтраку, то едва Анна начала отпирать калитку, как на них сорвалась цепная Рябка, прямо с цепью, и прямо кинулась на грудцы Анне, но в ту самую минуту, как Рябка, опершись лапами, бросился на грудь Анне, Голован схватил его за шиворот, стиснул и бросил в погребное творило. Там его и пристрелили из ружья, а дитя спаслось».

Дитя это был я, и как бы точны ни были доказательства, что полуторагодовой ребенок не может помнить, что с ним происходило, я, однако, помню это происшествие.

Я, конечно, не помню, откуда взялась взбешенная Рябка и куда ее дел Голован, после того как она захрипела, барахтаясь лапами и извиваясь всем телом в его высоко поднятой железной руке; но я помню момент… только момент . Это было как при блеске молоньи среди темной ночи, когда почему-то вдруг видишь чрезвычайное множество предметов зараз: занавес кровати, ширму, окно, вздрогнувшую на жердочке канарейку и стакан с серебряной ложечкой, на ручке которой пятнышками осела магнезия. Таково, вероятно, свойство страха, имеющего большие очи. В одном таком моменте я как сейчас вижу перед собою огромную собачью морду в мелких пестринах – сухая шерсть, совершенно красные глаза и разинутая пасть, полная мутной пены в синеватом, точно напомаженном зеве… оскал, который хотел уже защелкнуться, но вдруг верхняя губа над ним вывернулась, разрез потянулся к ушам, а снизу судорожно задвигалась, как голый человеческий локоть, выпятившаяся горловина. Надо всем этим стояла огромная человеческая фигура с огромною головою, и она взяла и понесла бешеного пса. Во все это время лицо человека улыбалось .

Описанная фигура был Голован. Я боюсь, что совсем не сумею нарисовать его портрета именно потому, что очень хорошо и ясно его вижу.

В нем было, как в Петре Великом, пятнадцать вершков; сложение имел широкое, сухое и мускулистое; он был смугл, круглолиц, с голубыми глазами, очень крупным носом и толстыми губами. Волосы на голове и подстриженной бороде Голована были очень густые, цвета соли с перцем. Голова была всегда коротко острижена, борода и усы тоже стриженые. Спокойная и счастливая улыбка не оставляла лица Голована ни на минуту: она светилась в каждой черте, но преимущественно играла на устах и в глазах, умных и добрых, но как будто немножко насмешливых. Другого выражения у Голована как будто не было, по крайней мере я иного не помню. К дополнению этого неискусного портрета Голована надо упомянуть об одной странности или особенности, которая заключалась в его походке. Голован ходил очень скоро, всегда как будто куда-то поспешая, но не ровно, а с подскоком. Он не хромал, а, по местному выражению, «шкандыбал», то есть на одну, на правую ногу наступал твердою поступью, а с левой подпрыгивал. Казалось, что эта нога у него не гнулась, а пружинила где-то в мускуле или в суставе. Так ходят люди на искусственной ноге, но у Голована она была не искусственная; хотя, впрочем, эта особенность тоже и не зависела от природы, а ее устроил себе он сам, и в этом была тайна, которую нельзя объяснить сразу.

Одевался Голован мужиком – всегда, летом и зимою, в пеклые жары и в сорокаградусные морозы, он носил длинный, нагольный овчинный тулуп, весь промасленный и почерневший. Я никогда не видал его в другой одежде, и отец мой, помню, частенько шутил над этим тулупом, называя его «вековечным».

По тулупу Голован подпоясывался «чекменным» ремешком с белым сбруйным набором, который во многих местах пожелтел, а в других – совсем осыпался и оставил наружу дратву да дырки. Но тулуп содержался в опрятности от всяких мелких жильцов – это я знал лучше других, потому что я часто сиживал у Голована за пазухой, слушая его речи, и всегда чувствовал себя здесь очень покойно.